Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный] - Анджей Сапковский

Докончить ему не было дано. Он получил по голове чем-то твердым, в глазах засверкало. Потом получил еще раз, боль парализующе разбежалась по телу, пальцы рук неожиданно помертвели. Тот, кто его бил, ударил снова. И снова. И снова. Боль заставила Рейневана кричать, кровь запульсировала в ушах, лишая его сознания.

Очнулся он почти в полной темноте, горло было сухим, словно забито стружками, а язык – твердым как колышек. Голову разрывала пульсирующая боль, охватывающая виски, глаза, даже зубы. Он сделал глубокий вдох и тут же закашлялся, так воняло вокруг. Он пошевелился, зашелестела утрамбованная солома, на которой он лежал.

Неподалеку кто-то не переставая бормотал, кто-то кашлял и стонал. Совсем рядом что-то булькало, лилась вода. Рейневан облизнул покрытые липким налетом губы. Поднял голову и аж застонал, так она заболела. Он осторожно, медленно приподнялся. Одного взгляда хватило, чтобы понять, что он находится в большом подвале. В яме. На дне глубокого каменного колодца. И что он тут не один.

– Очнулся, – отметил факт Шарлей, стоявший в нескольких шагах и с громким плеском мочившийся в котел.

Рейневан открыл рот, но не сумел издать ни звука.

– Это хорошо, что очнулся. – Шарлей застегнул штаны. – Ибо я, собственно, должен сообщить тебе, что касательно моста на Дунае мы возвращаемся к первоначальной концепции.

– Где… – наконец проскрипел Рейневан, с трудом проглотив слюну. – Шарлей… Где… мы…

– Во владениях святой Дымпны.

– Где?

– В больнице для психов.

– Где, где?

– Я ж тебе говорю. В психушке. В Башне шутов.

Глава двадцать седьмая,

в которой Рейневан с Шарлеем достаточно долгое время находятся в относительном покое, получают медицинскую помощь, духовное утешение, регулярное питание и пребывают в обществе далеко не посредственных людей, с коими могут беседовать на любопытные темы. Словом, имеют все то, что, как правило, имеет почти каждый оказавшийся в доме умалишенных.

– Да будет восславлен Иисус Христос! Благословенно имя святой Дымпны!

Обитатели Башни шутов ответили шелестом соломы и нескладным маловыразительным бурчанием. Божегробовец поигрывал палкой, постукивая ею по раскрытой левой пятерне.

– Вы двое, – сказал он Рейневану и Шарлею, – новички в нашем Божьем стаде. А мы здесь всем новым даем имена. А поскольку сегодня мы почитаем святых мучеников Корнелия и Киприана, постольку один из вас будет Корнелием, а второй Киприаном.

Ни Корнелий, ни Киприан не ответили.

– Я, – равнодушно продолжал монах, – госпитальный мэтр и опекун Башни. Зовут меня Транквилий. Nomen Omen. Во всяком случае, до тех пор, пока кто-нибудь меня не разозлит. А злит меня, следует вам знать, когда кто-нибудь шумит, толкается, устраивает склоки и скандалы, глумится над Богом и святыми, не молится и мешает молиться другим. И вообще – грешит. А против грешников у нас тут есть разные способы. Дубовая палка, ведерко с холодной водой, железная клетка и цепочки у стены. Ясно?

– Ясно, – в унисон ответили Корнелий и Киприан.

– Ну, стало быть, – брат Транквилий зевнул, взглянул на свою немало послужившую, отполированную дубовую палицу, – начинайте лечение. Вымолите благосклонность и заступничество святой Дымпны, и вас, дай Бог, покинет сумасшествие и заблуждения, вы вернетесь вылеченные в здоровое общество. Дымпна слывет своей милостью среди святых, так что шансы у вас значительные. Но не переставайте молиться. Ясно?

– Ясно.

– Ну так с Богом…

Божегробовец вышел по трясущейся лестнице, вьющейся вокруг стены и оканчивающейся где-то высоко дверью, массивной, судя по звуку, с которым ее открывали и замыкали. Едва гудящее в каменном колодце эхо отзвучало, Шарлей встал.

– Ну, братья по несчастью, – сказал он весело, – приветствую вас, кем бы вы ни были. Получается, что некоторое время нам досталось провести вместе. Хоть и поневоле, но все же. Так, может, стоит познакомиться?

Как и час назад, ответил ему храп и шелест соломы, фырканье, тихая ругань и несколько иных звуков и слов, в основном непристойных. Однако на этот раз Шарлей не отказался от своего намерения. Он решительно подошел к одной из соломенных лежанок, располагавшихся у стен Башни и вокруг разделяющих дно полуразрушенных столбов и арок. Тьму лишь в малой степени развиднял свет, сочащийся сверху из маленького оконца на потолке. Но глаза уже привыкли, и кое-что стало видно.

– Добрый день! Я – Шарлей!

– Иди ты! – проворчал человек с лежанки. – Цепляйся, псих, к себе подобным. Я здоровый. Голова в порядке. Я – нормальный!

Рейневан раскрыл было рот, но быстро закрыл его и раскрыл снова. Потому что видел, чем занимается человек, назвавший себя нормальным. А занимался тот энергичными манипуляциями с собственными гениталиями. Шарлей кашлянул, пожал плечами, прошел дальше, к следующей лежанке. Лежавший на ней человек не шевелился, если не считать легкой дрожи и странных спазм лица.

– Добрый день! Я – Шарлей…

– Ббб… ббууб… бле-блее… Блеее…

– Так я и думал. Идем дальше, Рейнмар. Добрый день! Я…

– Стой! Ты где находишься, псих? На базаре? Глаз нет, что ли?

На утоптанном, твердом как камень полу среди сдвинутой соломы виднелись накорябанные мелом геометрические фигуры, кривые и колонки цифр, над которыми корпел седой старик с лысой как яйцо макушкой. Кривые, фигуры и цифры полностью покрывали также стену над его лежанкой.

– Ах, – попятился Шарлей. – Прошу прощения. Понимаю. Как же я мог забыть: noli turbare circulos meos[410].

Старик поднял голову, показал почерневшие зубы.

– Ученые?

– В определенной степени.

– Тогда займите места у столба. У того, который помечен омегой.

Они заняли места и, набрав соломы, устроили себе лежанки под указанным столбом, помеченным выцарапанной греческой буквой. Едва успели управиться, как явился брат Транквилий, на сей раз в обществе нескольких других монахов в рясах с двойным крестом. Стражи Гроба Иерусалимского принесли источающий пар котел, но пациентам Башни позволили приблизиться с мисками лишь после того, как те хором прочитали «Pater noster», «Ave», «Credo», «Comfiteor» и «Miserere»[411].

Рейневан еще не подозревал, что это было началом ритуала, которому ему надо будет подчиняться долго. Очень долго.

– «Narrenturm», Башня шутов, – проговорил он, тупо глядя на дно миски с прилипшими к нему остатками пшенной каши. – Во Франкенштейне?

– Во Франкенштейне, – подтвердил Шарлей, ковыряя в зубах соломинкой. – Башня при госпициуме Святого Георгия, который содержат божегробовцы из Нисы. Вне городских ворот.